В послании Федеральному собранию президент сказал: «Сегодня почти половина дел (45%), возбужденных в отношении предпринимателей, прекращается, не доходя до суда. Что это значит? Это значит, что возбуждали кое-как или по непонятным соображениям». Многие комментаторы отметили, что подобные декларации звучат каждый год, а воз и ныне там. Другие довольствовались малым: сакральные слова прозвучали, а значит, политика, направленная на условное улучшение инвестиционного климата, сохраняется.
Однако нельзя реализовывать правильную политику, опираясь на ложные посылки. Потому что это означает, что верная политика возникла случайно и рано или поздно сменится ошибочной. А приведенные слова президента из послания показывают искаженное понимание реальности. Причем такое ошибочное понимание лица, принимающего решения, бьет совершенно в стиле Некрасова: одним концом – по бизнесу, другим – по полицейскому. Главная проблема – не в данных, а в самой постановке вопроса, чего не заметило большинство комментаторов.
Из слов Владимира Путина следует, что в идеале все возбужденные уголовные дела должны доходить до суда. Первая проблема здесь в том, что множество последних изменений закона было направлено на то, чтобы дела по ненасильственным преступлениям прекращались на досудебной стадии по нереабилитирующим основаниям. То есть человек совершил преступление, выплатил компенсацию потерпевшему, выплатил штраф (ст. 25.1 УПК дает возможность прекращать дела без приговора с назначением судебного штрафа) и отправился домой, получив вместо судимости запись «привлекался к уголовной ответственности» в специальных учетах. Гуманный посыл: экономическое преступление – экономическая санкция. Слова президента же дают правоохранительным органам явный сигнал, что использовать специально созданные правовые механизмы не нужно, нужно любой ценой доводить дело до суда.
Вторая проблема гораздо серьезнее и свидетельствует о непонимании референтами президента механики уголовного преследования. УПК говорит в ч. 2 ст. 140: «Основанием для возбуждения уголовного дела является наличие достаточных данных, указывающих на признаки преступления». Законодатель четырежды застраховался: данные должны быть «достаточными», а не «исчерпывающими» или «несомненными»; речь идет о «данных», а не о «доказательствах»; данные должны «указывать», а не «доказывать»; и наконец, речь не о «преступлении», а о его «признаках». Логика такая: если есть признаки, то дело возбуждается. Но дальше органы следствия или дознания должны подтвердить, что преступление действительно было и его реально доказать. А так бывает далеко не всегда. И это абсолютно нормально.
Слова президента де-факто осложняют работу следственных органов. С такими установками первого лица не получится возбудить уголовное дело, а потом его прекратить, когда «разобрались». Более того, следователям фактически запрещается ошибаться (мы отдельно писали об этом в 2016 г., разбирая дело искусствоведа Елены Баснер). Расследование преступлений, как и любая другая человеческая деятельность, ведется в условиях неопределенности и несовершенной информации. В видении же кремлевских референтов следователи должны в момент возбуждения дела прозреть всю существующую реальность и узнать, что преступление действительно было и что доказательств получится собрать достаточно.
Спустимся с высот правовой нормы к реальной практике уголовного преследования в России. Одного возбуждения уголовного дела – без всякого осуждения – достаточно для того, чтобы разрушить бизнес. Но уголовная политика должна быть направлена не на то, чтобы больше дел доходило до суда, или на то, чтобы меньше дел возбуждалось, а на то, чтобы разрушительный эффект от возбуждения уголовного дела и следственных действий был меньше. Заметим, что и сама концепция возбуждения уголовного дела, и идея следствия как отдельной стадии, и структура следственных органов, отдельных от полиции, – это уникальные социалистические изобретения. В остальном мире их просто нет. И корректировать механизм стоит в сторону постепенной ликвидации этих советских анахронизмов, как и делают в других странах СНГ.
Запрет на ошибку бьет не только по следственным органам. Практика преследования за экономические преступления опирается на ту же идею. Прошлым летом мы с коллегами прочитали сотни дел по «мошенничеству в сфере предпринимательства». Так вот, по нашим оценкам, в половине из них не было мошенничества, а во второй – предпринимательства. Либо это были чисто мошеннические схемы, где никакой реальной деятельности не велось (женщина якобы помогала трудоустроиться, но на деле собирала деньги за это, для чего создала ИП). Либо это были простые ошибки и просчеты в ходе предпринимательской деятельности (менеджмент забыл об одном из сотен мелких контрактов и действительно не предпринял никаких шагов к его исполнению). Далее такие ошибки – явно выборочно, так как любой живой бизнес совершает их десятками на дню, ведь предпринимательская деятельность ничуть не проще расследования уголовных дел и предугадать все невозможно, – превращались в уголовные дела.
Кремль, который требует от всех быть идеальными, совершенно одинаково относится к следователям и к предпринимателям. В сферическом правовом мире в вакууме все не только должны действовать «по закону». Все должны еще и никогда не ошибаться, и предвидеть все неожиданности, которые случатся в будущем.
Настоящая реформа, которая бы помогла бизнесу, не приведет к доведению всех возбужденных дел до суда или к уменьшению их количества. Настоящая реформа даст и предпринимателю, и следователю право на добросовестную ошибку. Правовые механизмы, которые вокруг этого выстраиваются, должны минимизировать последствия такой ошибки. Человек, который не выполнил контракт, должен просто выплатить компенсацию контрагенту (в идеале – в досудебном порядке). Следователь, который возбудил бесперспективное уголовное дело, должен иметь возможность спокойно его прекратить так, чтобы ущерб экономике был минимален.