В этой стране живет больше 100 млн человек, уголовный процесс предельно бюрократизирован и вертикально интегрирован, а уровень оправданий – менее 1%. Нет, это не Россия, а наш восточный сосед – Япония. В случае России похожие вводные позволяют исследователям говорить о наличии обвинительного уклона. Можно ли то же самое сказать про Японию?
В ставшей классической статье Рамсейра и Расмусена Why is the Japanese conviction rate so high? авторы исходят из того, что японская прокуратура находится в состоянии хронической нехватки ресурсов и, соответственно, перегрузки. Этим они объясняют как фактическое игнорирование прокурорами примерно половины всех поступающих к ним сообщений о преступлениях, так и то, что еще половину дел прокуроры не доводят до суда. Часть их аргументации в пользу «доброкачественности» японского правосудия, таким образом, строится на том, что находящиеся под давлением общественности прокуроры передают в суд только «очевидные дела». Вторая половина их аргумента строится на проверке статистическими методами гипотезы о влиянии отмененных в вышестоящей инстанции оправдательных приговоров на карьеру судьи. Обнаруживается, что если дело не было «политическим» (в японском контексте это всегда означает коррупционным), то такой приговор никак не препятствует продвижению судьи по служебной лестнице. Иначе говоря, японские судьи не имеют организационных стимулов к осуждению лиц, чья вина, по их мнению, не была должным образом доказана.
Диаметрально противоположная позиция высказывается в книге Д. Джонсона The Japanese way of justice: Prosecuting crime in Japan. Ее автор считает, что уникальность японской юрисдикции заключается в сравнительно низком уровне преступности для такой крупной страны; чрезвычайно широкой дискреции и низкой степени политической ответственности прокуратуры, сочетающимися с предельно высокими стандартами доказывания (обычное дело о магазинной краже нередко составляет более 1000 страниц показаний, экспертиз и иных материалов). Такая картина подразумевает, что прокуроры действительно стремятся преследовать в основном наиболее тяжкие преступления, посвящая им максимум усилий, а во всех остальных случаях занимают менторско-дидактическую позицию (наказание в данном случае отступает на второй план перед функцией «наставления на путь истинный»).
Какая из двух версий ближе к истине? Скорее всего, вторая. Судя по всему, работа Джонсона довольно высоко оценивается в японском юридическом сообществе, ее комплементарно цитируют в своих работах японские исследователи, в том числе бывшие сотрудники министерства юстиции – например, Коичи Хамаи. Вообще, японские прокуроры явно не слишком похожи на образ вечно перерабатывающих слуг закона с ограниченными ресурсами.
Напротив, японские прокуроры играют решающую роль в уголовном процессе, поскольку обладают огромными возможностями в «конструировании преступления», исходя из фактов дела. Обладая монополией на право обвинять, японские прокуроры при этом могут приобщать к делу практически любые доказательства, показавшиеся им важными, задерживать любых подозреваемых на срок до 25 суток с почти гарантированной санкцией со стороны суда, контролируя при этом общение подозреваемого и адвоката (вплоть до момента предъявления формального обвинения перед лицом суда), произвольно назначая время и количество допросов.
Впрочем, даже у таких широких полномочий есть ограничения, и здесь важно упомянуть о разделении всех дел на две категории: мигара и дзайтаку. Первые сопровождаются задержанием подозреваемого и формализацией процесса. Вторые проходят без инициирования уголовного процесса и формальностей. В случае если прокурор выбирает стратегию мигара, то он обязан предъявить формальное обвинение в течение 23–25 суток, дальнейшее содержание под стражей должно быть санкционировано судом, который принимает решение на основании собранных доказательств. Примерно в 20% случаев полиция сама решается на задержание подозреваемого, в таком случае дело практически гарантированно будет развиваться по сценарию мигара. Это положение ставит прокурора в менее комфортные условия по сравнению с делами дзайтаку, в ходе которых он может месяцами собирать доказательную базу перед предъявлением формального обвинения. Таким образом, в категорию мигара попадают, как правило, наиболее тяжкие преступления и сложные дела, часто связанные с организованной преступностью. Именно количество раскрытых мигара определяет успех прокурорской карьеры.
Другое косвенное доказательство правильности подхода Джонсона заключается в том, что японская преступность сильно отличается от других развитых стран. В пику общемировому тренду послевоенная преступность там существенно росла (в особенности тяжкая и организованная), а к началу 60-х вдруг начала плавно вплоть до нынешнего момента падать, игнорируя общемировые всплески в 70–80-е.
Такое падение можно было бы объяснить манипуляциями со статистикой и прочими бюрократическими уловками, тем более что японские прокуроры фактически могут игнорировать преступления и закрывать дело по своему желанию, вплоть до того момента, пока оно не будет передано в суд, даже если имеются прямые свидетельства его совершения (иначе говоря, в Японии не действует обычный для многих юрисдикций принцип обязательного судебного преследования). В среднем из четверти миллиона тех, кто вообще находился под подозрением полиции, лишь половина оказывается фигурантами прокурорского расследования, которое, в свою очередь, отсеивает еще половину подозреваемых, прежде чем передать их дела в суд, где их почти гарантированно приговорят к тому или иному наказанию. Однако спад криминальной активности подтверждается регулярно проводимыми виктимологическими опросами. Фундаментальные причины такого нисходящего тренда в японской преступности, а в последние два с половиной десятилетия и в остальном развитом мире, остаются загадкой для криминологии. Тем не менее можно быть уверенными, что японские прокуроры не только не завалены работой, но и в некоторых районах страны вынуждены скучать от того, что не происходит ничего заслуживающего внимания – на одних магазинных кражах и душеспасительных беседах карьеры не построить.
Считается, что в Японии обвинительный уклон не носит «злокачественного характера» – т. е. ошибки второго рода (осуждение невиновных) не являются ни массовыми, ни системными. Здесь сложилось сравнительно благоприятное сочетание условий, в которых низкий уровень преступности, широкие полномочия прокуратуры и возможность судей принимать решения без оглядки на последствия для своей карьеры создают ситуацию, при которой у всех участников процесса есть время и средства для того, чтобы подойти к каждому делу максимально скрупулезно. Означает ли это, что японская система идеальна? Конечно, нет: широко известно пренебрежение японской юстиции интересами и психологическим состоянием жертв. Кроме того, такая система, судя по всему, не рассчитана на сколько-нибудь серьезный вал тяжкой преступности, с неизбежностью приводящий к ее перегрузке.
Автор – младший научный сотрудник Института проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге
Источник Ведомости